Достопримечательности и интересные места

     Республика Карелия, г. Сортавала, п. Валаам
https://valaam.ru/
     Валаамский монастырь издревле являлся оплотом Православия на Севере Руси, славился высокой духовной жизнью, служил распространению христианства и монашества в окрестных землях.

     До Валаама из Сортавалы «комета» идёт примерно 50 минут.

     Написано и сказано о Валааме уже много, поэтому немного истории и немного фотографий, потому что в монастыре не везде разрешают фотографировать без благословения.
     Время основания монастыря неизвестно. По одной версии, его основали в 10 веке преподобные Сергий и Герман, пришедшие сюда, вероятно, из Греции. По другой – монастырь был основан в 1329 году.
      Были годы и процветания и разорения монастыря.
     В 1715 году Пётр I повелел монастырь отстроить вновь. Возрождали обитель монахи Кирилло-Белозерского монастыря.
     В 1991 году монастырь передан РПЦ.

                    Пристань на Валааме

     У историков нет единого взгляда на дату основания Валаамской обители. Одни связывают ее со временем Крещения Руси, другие относят к более позднему периоду. Церковное и монастырское предание утверждает, что древность обители восходит ко временам распространения христианства на Руси. Уже тогда основанный преподобными Сергием и Германом монастырь стал духовным центром приладожских земель.

                    Дорога к монашеским скитам
     Считается, что в древности на Валааме располагалось главное капище Велеса (или же Волоса) и Перуна, которым поклонялись и приносили жертвы живущие в окрестностях язычники. Таким застал этот остров век апостольский. Этимологический разбор финского названия «Валамо» подтверждает вероятность предания: Вал, Ваал, Волос или Велес – однокоренные слова, а «мо» по-ижорски – земля. Таким образом, Валамо – земля Велеса, т.е. место посвященное Велесу.

     Монастырское предание гласит, что святой апостол Андрей Первозванный, просветитель скифов и славян, прибыв из Киева в Новгород, по реке Волхов достиг Ладожского озера, а затем Валаама, где благословил горы острова крестом.

     Житие святого Авраамия Ростовского свидетельствует, что уже в X веке на острове существовало монастырское братство, управляемое игуменом. Основателями монашества на Валааме почитаются преподобные Сергий и Герман.
     С некоторым вероятием можно отнести житие преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, ко временам святой княгини Ольги. В церковной истории Платона, митрополита Московского, и в рукописном житии св. Авраамия Ростовского видно, что остров Валаам ещё в X веке по Рождеству Христова был уже обителью и славился подвижниками. В летописи, по Софийскому списку, сказано: „лета 6671 (1163 по Рождеству Христову) обретены быша мощи и пренесены преподобных отец наших Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, при архиепископе Новгородском Иоанне“.

     Преподобный Сергий не был туземцем Валаамских островов, а пришёл туда, как говорится в церковной службе, от восточных стран. Одни из исследователей думают, что он был грек, друге – что он славянин и из новгородских посадников. За неимением данных, вопрос этот остаётся открытым. По указанной же выше рукописи „Оповѣдь“, видно, что преподобный был изобразитель, что жил, спасался и кончил жизнь свою в пещере некоего Вага. Святой Сергий был не простой монах, но священно-инок, как изображают его, по преданию, и на св. иконах, из коих первые были списаны с нетленных мощей преп. Сергия уже после его успения, как увидим ниже. Преподобный умер, проживши более 60 лет на земле.

     По сказанию церковной службы, и преп. Герман пришёл на Валаам от восточных стран, саном же был, как изображается на св. иконах, в древности снятых с нетленных его мощей, также священно-инок.

     О жизни и подвигах свв. Сергия и Германа говорится в службе: „их любовь к Богу была неразлучна, союз братолюбия истинен, молитва непрестанна, нрава кротость, слёз струи приснотекущие, пост, бдение и труды–предел естеcmвa превосходящие “. Еще при жизни они имели от Бога особенные дары Св. Духа. „Тии святые – Сергий и Герман, Валаамские чудотворцы преславные,–говорится в прошении архимандрита Макария 1696 г., – ещё живи быша, и тогда прорицаху настоящая и будущая». Память свв. отец Сергия и Германа для всех была священна. Преосв. Амвросий, митрополит Новгородский, в донесении св. Синоду от 25-го августа 1819 года, ходатайствуя о внесении в церковные книги памяти препод. Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев, между прочим, писал: „в списках рукописных, хранящихся в оной обители, довольно есть чудес сих преподобных» В молитве же, напечатанной при их службе, о чудесах их говорится следующее: «Вы бо в недузах явистеся целители, по морю плавающим кормчие и утопающим благонадежное избавлень, и от всякого смертоносного нашествия хранители, паче же от духов нечистых свобождение, и всяких наветом содержимых очищение и помощь»– Вопреки летописи по Софийскому списку, „Вселетник“ митрополита Иллариона даёт разуметь, что и мощи святых Сергия и Германа открыты были очень рано (т. е. ранее 1163 г.), ещё в доисторический период Валаамского монастыря, и что они неоднократно переносимы были в Новгород и обратно на Валаам. Во „Вселетнике“ под 1050 годом сказано: «Се лето принесоши с Валаама в Новуград великий преподобных Сергия и Германа утретли раз (в третий раз)». Вот всё, что доселе известно о жизни преподобных Сергия и Германа, Валаамских чудотворцев.

     Кто продолжил на Валааме монашескую жизнь непосредственно после преподобных Сергия и Германа, неизвестно. Бесспорно, в монастыре были игумен и братия. В обществе иноков существовали послушания или степени для искуса желающих ангельского образа. Для совершения богослужения был возведён храм во имя Святой Троицы. Братия обители проводили богоугодное житие и были добрым примером для других, особенно новокрещёных. О Валаамском монастыре знали уже в Новгороде, Пскове и в других местах.      К числу замечательных лиц этого времени принадлежит постриженик Валаамской обители преподобный Авраамий основатель ростовского Богоявленского монастыря. В источниках упоминаются игумены Иоаким и Феогност, возглавлявшие обитель в период Крещения Руси, но достоверных сведений о них не сохранилось.

     Причал с другой стороны острова. Отсюда «комета» отправляется в обратный путь 

      «Мы проходим в монастырские ворота, которые называются – святые: над ними церковь Петра и Павла. Дальше – еще ворота. Говорю: «как в крепости живете!» О. Антипа не понимает будто и говорит с улыбкой:
     – Пустынножителям всегда надлежит в крепости пребывать. А, про камни вы разумеете… Это дело хозяйственное, строено на века. А на врага у нас крепость – Крест Господень. От врага камнем не оградишься. Крестом да крепостью духа ограждаемся.
      Проходим еще ворота, и открывается «монастырский двор». Справа – великолепный собор Преображения Господня. Какой лучезарный свет! какие синие купола в лазури, золотое крестов блистанье! Всплывает, от детских лет: «Лик Его был как солнце, и ризы белы, как снег». Нет, не забыл еще. Как раз об этом рассказывал на экзамене, когда поступал в гимназию. И вот, тоже 7 августа, как тогда, – такой же солнечный день, с северной крепкой свежестью – и вижу, как и тогда я видел, Преображение Господне.
      Только тогда был Горкин, рассказывал про «трех Спасов» и утешал: «не робей, впустят тебя в училищу». И вот «впустили», и вот уже я студент… Милого Горкина уже нет на свете, но вот почти такой же, такой же русский и ласковый, – о. Антипа. И говорок его чуть похожий. Только не говорит – «милок».
      – А теперь, милые, проведу вас благословиться к о. игумену Гавриилу. Добрый он, не бойтесь, благословит на доброе пребывание.
      «Не бойтесь»… Словно, бывало, Горкин: «ты не робей, впустят».
      Слева, против собора, блестит на солнце широкое застекленное крыльцо – вход в настоятельские кельи. Послушник, в белом подряснике, поклоном, молча, встречает нас. Чисто, крашеные полы, ковровые «дорожки», фикусы в кадочках, огромная лапистая арма. О. Антипа подходит к арме, снимает пальцем капельку с широкого копьевидного листа и говорит шепотком, благоговейно:
      – Господом указано цветку сему возвещать погоду: как начинает плакать – жди дождичка. Сию арму еще о. Дамаскин садил.
      Потолок – сводами; по белым стенам – картины, разные виды валаамские, труды наезжих художников, дар за гостеприимство. А вот, на портрете в раме, – суровый хозяин валаамский, великий устроитель, о. Дамаскин покойный. Чтут его на Валааме крепко. Куда ни пойди – везде наткнешься на дела рук его и железной воли: мосты, дороги, кресты гранитные, канавы, обложенные камнем, водопровод… Возле высоких старинных часов в футляре, мерно отсчитывающих неспешное время валаамское, стоит смиренно старушка-богомолка, в лиловых лапотках. И ее примет владыка валаамский? Всякого принимают тут: «нет у нас зрения на лица».
      – Понятно, каждому свое уважение…– шепотком говорит о. Антипа. – Ина слава солнцу, ина слава луне… Ну, ее после примет, а вас я наперед проведу. Надобно мне к гостинице поскорей, да и московские вы, на вас слава далекая, а дальнему особое уважение – почет.
      И серый глазок его смеется. Я спрашиваю про бледного послушника у двери, опустившего голову в печали, – почему он такой, приговоренный.
      – А провинился. Это место, у притолоки, – для горького покаяния. Вот и ждет послушания себе. Вы уж на него не смотрите, он и без того сокрушается. Не велик грешник… так, маленько чего ослушался.
      Из соседней комнаты выходит настоятель. Старушка хочет к нему приблизиться, но о. Антипа ограждает: «Не лезь первая, тут покажи смирение – там зато будешь первая. Ты уж другажды добиваешься, я тебя знаю, а мы в первый раз».
     Игумен Гавриил – настоящий властитель валаамский; высокий, крепкий, с умным взглядом добрых и светлых глаз. Говорит неспешно, плавно, видимо – думает, пойдет ли к делу. Благословляет нас. Провинившийся послушник земно кланяется ему и становится ждать у притолоки. О. Гавриил удостаивает нас чести: приглашает на чай, в гостиную. О. Антипа доволен, ласково мне мигает, словно хочет сказать: «говорил – не бойтесь!»
     Мебель гостиной – старинная, красного дерева, тяжелая: стол овальный и опять – высокие часы с курантами: помнить надо – «время пению, молитве час». Над столом картина Шишкина, писанная художником в море, «за две версты». Святые острова, дремучие леса на скалах и белый монастырь, благословляющий крестами; скит Никольский, скит Всех Святых, и над водами – чайка.
      – Знаменитый Шишкин это, – говорит о. игумен, – во славу Божию здесь трудился. Художники нас не забывают, любят природу Божию. У нас и свои художники, весь собор сами расписали. У нас и школа живописная. Все посмотрите, и святыни, и мастерские наши. Из Москвы вы… А Донской монастырь вы знаете?
     Господи, Донской!.. Там похоронен мой отец… и Горкин. О. игумен учился там:
     – В духовном училище там учился, Москва – родная мне. И грустно улыбнулся, вспомнил.
     – Благословляю вас, посмотрите все. И на лошадке можно, куда подальше. И на лодке, и на нашем пароходике, по скитам.
     Мы получаем благословение – «на все благое». Это здесь очень важно. Здесь без благословения ни шагу, строго.
     Перед нами – собор Преображения. Господня, уходит в небо высокой колокольней. Тридцать и три сажени! Синие купола горят. Гранитные колонны в окнах и у крыльца. Гранитные кресты на камне. Все опоясано гранитом. Строено на века. И все построили монахи, сами. Не верится.
      – Все сами?! – спрашиваю проводника-монаха.
     – Работа братии, – ответствует он смиренно. И я вспоминаю, как часто говорилось: «монахи – тунеядцы»! Да как же так? «Все, до последнего гвоздочка, сами», «Бог помог», «для Господа трудились». И все без похвальбы, смиренно. Чудеса!
      Входим в законченный нижний храм, – здесь престол преп. Сергия и Германа. Колонны, своды, стены – в узорах, в херувимах. На голубоватом своде – звезды. И это са-ми? Все? Работа братии. И этот иконостас, резной, розово-голубой и золотистый, – сами? Господь помог.
     – А иконы..?
      – Работа братии.
      – А… кресты на куполах?..
      –Здесь лили. Из братии трудились…– смиренно ответствует монах, перебирая четки.
     Поют старинным, «знаменитым» распевом – валаамским. Слышится мне народное, простое, трудовое, – и грусть, и вскрики. И голоса – простые, простонародные. Слышится мне родное: певали так артелью, у нас, бывало… Мне нравится.
      В колоннах, справа, – серебряная рака, «спуд». Мощи Преподобных, Сергия и Германа, – под спудом. Монах поясняет скупо: лет семьсот тому, из Нова-Города вернулись Преподобные «на родину»; от шведов увозили мощи, дабы не надругались «Лютеры», и вот, «глубоко», под спудом почивают. Мы преклоняемся, прикладываемся к ликам на серебре. Поют молебен. Недалеко от раки – схимонах. Укрылся схимой, лица не видно. Я с содроганием смотрю на схиму: шито белым по черному – крестики, слова, – молитва? – череп, кости… Чтобы о смерти помнить? Вспоминаю: «человек, яко трава дние его…» Не понимаю, но… узнаю? Заговорить бы..? Но схимонах недвижен, весь – вином. Схимонахи… кто же? Я, студент, этого не знаю. Для чего – не знаю. Или – знаю? Как будто рассказывал мне Горкин..? Старый плотник – знал. А я не знаю.
     Верхний храм – в отделке, там леса. Провожатый неразговорчив, ведет нас в сети перекладин, охраняет: «вниз не смотрите, тут опаско». Идем несмело. Расписывают стены, висят на тоненьких дощечках – жуть. Старый худой монах, весь в краске, с кистью, поясняет:
      – А это фарисеи… носы-то ишь у них какие… горбатые! А это – притча… И начинает объяснять нам притчу.
     – Да они учены, – говорит монах, – все притчи знают. Ты, о. Федул, своди-ка их на колокольню, про колокола скажи, а притчу они знают, ученые. Мне к тебе велено свести, с рук на руки отдать.
      – Ученые, – оглядывает нас о. Федул. – Ничего ученые не знают! Ученые и Господа не почитают. А вы Господа почитаете? – спрашивает он нас, в упор и строго.
      – Ну, о. Федул…– смущенно говорит наш провожатый, – тогда зачем же к Преподобным они приехали!
     – Вы не обижайтесь…– говорит о. Федул, и во взгляде из-под седых бровей я вижу пытливое сомнение.
     – Много ученых нонче, кои Господа не почитают. А что апостол-то говорит? Где умные и разумные, а? где совопросники века сего, а? На Страшном Суде ответят. Ну, пойдемте на колокольню. Господь с вами.
      Идем за ним. Чувствую я, смущенно, что есть и некая правда в словах о. Федула. Идем по широкой гранитной лестнице. Навстречу попадаются монахи, в рабочих рясах, с шайками извести и кирпичами. В первом пролете – громадный колокол.
      – Тыща пудов! – говорит о. Федул. – «Андреевский», за полсотни верст, в Карелах слышен. Апостол Андрей Первозванный сам сюда и входил и Евангелие изуверам возвестил. И «во всю землю изыде вещание и в концы вселенные глагол его». А звон у него ма-а-линовый! И что Исаия пророк говорит? Ну… вы, ученые, ну? Вот и не знаете. «Да воздадут Господу славу и хвалу Его на островах да возвестят». Вот и возвещаем на островах.
      Виден весь монастырь, пролив, пароходик «Св. Николай» у пристани, сверкающая на солнце Ладога.
     – На сем колоколе чудо сказалось!
      – Чудо?..
      – Вера горами движет. В отсечении воли мы, и что возвещено нам – исполняем, ежели даже и не разумеем, а по вере все нам дано есть!
     Сказав это, о. Федул перевел дух и посмотрел на меня, как бы говоря: понял, уче-ный?! Я не понял.
      – Чудо не чудо, а и чуду не уступит. У нас каждого к делу приставляют, на послушание. Да мужички у нас больше земельку знают, а по мастерству уж Господь наводит. Вот и о. Леонид, в кузнице был. То был литейщик, а тут и возревновал. Пошел к о. игумену и говорит: «мало мне работы в литейной, благослови, отче игумен, в кузнице поработать». О. Дамаскин и благословил: «только не возгордись!» – сказал. А тут и привезли этот самый колокол из Питера, ввезли на гору, поставили у часовни. Надо его теперь пока на столбы привесить, собор и не начинали класть еще. А хозяин кузницы заболел, в больнице лежал. Вот игумен Дамаскин и посылает казначея к о. Леониду: «возвести ему, чтобы сковал восемь хомутов, колокол чтобы на столбах держали… он у меня сам на это напросился». Пошел казначей к о. Леониду и возвестил. А тот только гвоздочки ковал, учился. Убоялся, заплакал: «не смею такое послушание принять… не токмо что ковать хомуты, а видать-то не видал, каки и хомуты бывают». А колокол бо-льшие деньги стоит, – ну, сорвется с плохих хомутов… какой разор-то! Ну, возвестил казначей игумену. «Иди, говорит игумен, возвести о. Леониду, благословляю я его». О. Леонид в но-ги казначею, слезами обливается…– «не могу послушания принять, недостоин я!» Ну, опять благословил его батюшка Дамаскин: «иди и возвести: сам возревновал, пусть и орудует… благословляю я его, скует хомуты. Господь поможет!» И что же думаете!.. – воззрился на нас о. Федул, – просветление на него нашло, сам рассказывал, – такие-то расчудесные хомуты сковал..! Самые мастера потом дивились.
      Под нами вились стрижи, кружились округ крестов, влетали в просветы колокольни. Мы поднялись на последний ярус.
      – На скиты-то гляньте, где наши схимонахи обретаются, в лесах живут, как звери полевые, хвалу Господу воздают.
     – И молчат?..
      – И молчат… а что? Потому – воли отсечение. Молчи – и молчит. В Предтеченском скиту схимонах Василиск другой год молчит. И больше промолчит… и со-рок лет промолчит! Сколько благословит игумен – до срока и молчать будет, и в радость ему это. А слыхали про схимонаха Иоанна, на острову жил? Любил он, как я вот, грешник, с добрым человеком поговорить. А у батюшки Дамаскина покойного все на виду. И задумал послушание его испытать. Призвал – и говорит: «считай себя недостойным с людьми говорить, молчи! разрешаю тебе с Господом беседовать, да, когда придется, со мной али с духовником». До 14 лет так-то! А потом, чтобы смирение его пуще испытать, и возвестил: «недостоин ты такой подвиг нести… говори, как и обычно». И заговорил, и не возроптал. Ну, а у вас есть такие?
     – А зачем все это? – не понимаю я.
      – Ученые, а не разумеете. Да я не в осуждение. Господь прости. Да как же мы с самым страшным врагом бороться можем, ежели волю свою не скуем? Все на приказе, все на самоусечении стоит, когда Господу служим, а Он по пути ведет. Грех Адамов из чего пошел? Из непослушания. Так и всякий грех на земле. Тут у нас кузница божьих деток, святых работников… во славу Господа и для жития земного устроения. Будут времена горшие, и тогда восплачем. Ну, выше еще полеземте.
      Над нами был самый последний ярус, «непроходимый» – сказал так о. Федул, – «зрящая труба». Оттуда в подзорную трубу следит приставленный к послушанию, когда нанесет туман.
      – Можно, брат Ляксандра, ученых этих туда подать? – спросил о. Федул брата – «назирающего» за Ладогой: блуждают в тумане корабли, а «назирающий» – смотрит, и как завидит в тумане искру – велит звонить.
      – Не смею, батюшка…– замялся несмело послушник, – о. игумен только меня благословил. Коли возвестит – пущу. О. Федул похвалил послушника.
      – Упражняйся, брат Ляксандра. И знаешь, что трубе ничего не сделается, а нельзя, ежели нет благословения.
     – Хорошо здесь, какая красота – даль!
      – Стой и зри, коль красна вселенная! – согласился о. Федул.
     – Да о душе-то помни, пекись о ней. Сказано: не прилепися к сокровищу. Во-он, – показал старик на лесные дали, – скит Всех Святых. Там у нас схимонахи есть. Вон Предтеченский, тоже схимонах живет. А во-он, чуть видать, Коневский, тоже схимонах обретается, о. Сысой, прозорливец. А вон – и Ляксандра Свирского. Вся тут, пустыня наша. Леса темные, кресты гранитные, церковки среброглавые, святые места. Тишина у нас, покой душе. А который человек с воли, дух в нем и ходит непокойный, и нет мира в костех его.
      – Да вы философ, о. Федул! – пошутил я. О. Федул поглядел с сомнением: незнакомое слово его смутило.
      – Ишь вы чего сказали! По-вашему, может, и обидно, а мне что… суемудрия не приемлю. А почему вы такое слово сказали? А потому, что дух суемудрия в вас мятется. Ишь, высь какая! Вам, небось, и глядеть-то страшно, а у нас, повыше еще, монашек кумполок красил да молитвы пел. А старичок, за шестьдесят ему было. Ветром его, словно на озере, об кумполок раскачивало– потукивало, а он – «Царю Небесный», да пел-то как!.. А почему? Благословение, воли отсечение. «Лезь, о. Анфим!» – возвестил игумен, – он и лезет, и молитвы поет. А тридцать три сажени!.. Вон, братия из храма пошла, трапезовать час пришел. Ну, пойдемте, заговорил я вас.
      Мы стали спускаться с колокольни.»
     Из книги «Старый Валаам» Ивана Сергеевича Шмелева

     
     Мой канал в TELEGRAM, комментируйте и обсуждайте вопросы, связанные с фотографией и путешествиями.